И пусть ее волосы собраны в тугой хвост и больше не струятся разноцветными прядями, пусть она старше той девчонки, что я знал, но я… я…

— Что, серьезно? — вопрошает девушка звонким чистым голосом из идеального, доброго, волшебного несбывшегося прошлого. — Вот прямо ни ложечки?

Наконечник трости царапает пол, писк в ушах стихает. Я моргаю. Это же...

— Шутка. Я все поняла. Один капучино без сахара. Что-нибудь еще? — Она учтиво вскидывает брови, и я что есть мочи щипаю себя за локоть.

«Сорока, мне нравятся парни!» — чертыхаюсь и отвлекаюсь на черную доску с написанным мелом меню.

Наугад тычу в изображение ванильного пончика, забираю заказ, стучу тростью по кафелю, отваливаю к дальнему столику и падаю на пластиковый стул.

Концентрируюсь на трещинах и потертостях на столешнице и с досадой признаю — я ошиблась. Расколоть Ксю будет сложно.

Из-за некстати слетевших с катушек чувств Сороки.

Из-за того, что она, в отличие от Ника, не скорбит.

Эта Ксю… совсем как Паша! Радуется жизни, сияет и цветет, а Миха погиб.

Горечь и обида за него обжигают сердце — он так безоглядно любил ее… Он, черт возьми, ее боготворил!

Подпираю подбородок кулаком и исподтишка слежу за девушкой Сороки — та лишь лучезарно улыбается новым клиентам, внимательно выслушивает их, обдает емкости паром, готовит кофе и рисует сиропом узоры на пенках.

Это не она держит здесь Сороку. Это не она…

Я могла бы устроить скандал — заорать, что в моем стакане волос, что тут отвратительно обслуживают и всячески притесняют инвалидов, но гнев плюхается в пуховую подушку Сорокиной нежности, и я молча ловлю губами трубочку.

Кофе согревает дрожащее от недосыпа нутро, растекается по венам и капиллярам, дарит спокойствие и уверенность. За стеклянной дверью набирает обороты жизнь, но толчее и суете внешнего мира ни за что сюда не пробраться.

Осматриваюсь по сторонам — с потолка свисают знакомые матовые плафоны, подоконники заставлены горшками с искусственной травой, из невидимых динамиков раздается приглушенная музыка. Тут ни черта не изменилось с прошлого года, из жизни выпала только я.

Втягиваю через соломку божественный напиток и снова с пристрастием разглядываю Ксю.

Она выглядит моложе своего возраста. Она красива. Она слишком уж беззаботна, и… у меня нет повода завести беседу.

В поле зрения попадает приклеенное к прилавку объявление: «Требуется временный помощник». Похоже, сама судьба дает мне шанс подобраться к этой красотке и выяснить, кто же еще страдает по Сороке столько долгих лет.

Встряхнуть ее. Просто напомнить…

Вгрызаюсь в истекающий сливками пончик, одним глотком приканчиваю остатки кофе и, выбросив по пути посуду в контейнер, шаркаю к стойке.

— Я хочу к вам наняться. Это возможно? — со скучающим видом осведомляюсь я, и девушка улыбается:

— Да.

— Есть одно но! — Я многозначительно трясу тростью, официантки брезгливо косятся на меня, но Ксю лишь пожимает плечами:

— Если считаешь, что справишься, то… ты нас очень выручишь! — Она без стеснения проходится по мне взглядом, но в нем не мелькает ни сочувствия, ни омерзения. — Моя помощница закрыла сессию и уезжает на пару недель. Так что… подходи завтра к девяти. Я введу тебя в курс дела.

43

Июль окончательно вступил в свои права — днем от зноя плавится асфальт, горячий воздух колышется над тротуарами, и даже заход солнца не приносит облегчения. Спать приходится без одеяла, с открытым настежь окном, под заунывные завывания кровожадных комаров над ухом.

Я вынуждена в несусветную рань просыпаться по будильнику, ковылять в душ, зажмурившись, терпеть ледяные струи на коже, подводить глаза и усмирять разноцветные патлы резинкой у исписанного маркером зеркала.

В эти минуты я жду, что веселое лицо Стаси, по обыкновению, отразится рядом с моим, и она отпустит ядовитую шуточку по поводу отсутствия у меня вкуса… И получит подзатыльник и пару ласковых от старшей сестры.

Так было всегда — опаздывая на подработку, я носилась по квартире, а Стася зевала, сладко потягивалась и уходила досматривать сны.

Воспоминания свежи, но не ранят, лишь дарят отличное настроение. За это я всю оставшуюся жизнь буду благодарна Сороке.

Я пытаюсь думать о нем и помнить его, но после встречи с Ником мысли неизменно соскакивают на простые злободневные темы — на переполненные в утренний час-пик автобусы, приближающиеся выходные, рецепты блюд из интернета, покупку продуктов, интересную помаду в каталоге, крутые ботинки на распродаже, новые сезоны сериалов, которые я еще не видела. Я так много всего пропустила!.. И Сорока уже не всецело владеет моим разумом, словно его влияние ослабло, боль поутихла, и вдалеке забрезжил свет…

Но иногда, долгими одинокими жуткими ночами, я мечусь в постели, сгораю от смятения, ужаса, одиночества. Я захожусь в немом крике, но вижу лишь россыпи пронзительно-синих звезд на черном платке небосклона. Они глазами Сороки глядят сквозь меня. Как напоминание — он все еще здесь.

Только ради него я стоически сношу ранние пробуждения, нападки невзлюбивших меня официанток и радушные улыбки начальницы — участливой, оптимистичной и правильной Ксю.

А еще под ребрами поселилась ноющая тоска, и привычный интерьер кофейни располагает к ней — я ежеминутно думаю о Паше. Просматриваю телефон в надежде получить от него хотя бы фото, но их нет… Это его незримое присутствие до появления Сороки держало меня на поверхности, а теперь я тону.

Он вычеркнул меня из сердца и двинулся дальше. Это наилучший вариант развития событий, но наша последняя ночь, шум ливня и шепот его признаний все чаще настигают и вытесняют из головы все другие мысли. После той внезапно случившейся ночи не было ни одного дня, чтобы я не думала о нем.

Закусив губу, щедро насыпаю в какао шарики маршмеллоу, вручаю его сияющим от предвкушения детям, до блеска начищаю витрины, выкладываю в них пончики и чизкейки, сверяю сроки годности на упаковках зерен, даже пытаюсь создавать на крепкой кофейной пене рисунки, но выходит не очень.

Ксю наблюдает за моим очередным фиаско и беззлобно ржет.

— Ксю, я обязательно научусь! — пускаюсь в оправдания, но зеленые глаза чуть дольше обычного задерживаются на моем лице, и его заливает краска.

Как я могла назвать девушку Сороки именем из ее неформальной беззаботной юности?

— Не Ксю, а Ксения Николаевна! — блеют официантки, но, нарвавшись на мой уничтожающий взгляд, затыкаются.

Они начали первыми — во всеуслышание напомнили, что рубашка, скрывающая руки, не предусмотрена униформой, что моя трость постоянно падает и пугает клиентов, что я хромаю и мешаю работать… И только Ксю не задала ни единого вопроса.

Вот и сейчас она молчит — берется за салфетку и смахивает со стойки несуществующую пыль, а я, проклиная себя за неосторожность, отваливаю к холодильнику.

Работа в кафе не сахар. Иногда здесь бывают запары — студенты массово стекаются после окончания занятий и образуют очередь за «кофе с собой», а вечером столики оккупируют влюбленные парочки. Стараюсь не смотреть на трепетных барышень с томными взорами и их красивых опасных мальчиков, готовых на все.

А еще я все чаще думаю о маме — о том, как опухают после напряженной смены ее больные ноги, о том, как тяжело она дышит, поднимаясь на третий этаж… Она не отказалась от меня, когда я опутанным трубками овощем лежала на больничной кровати, кормила с ложечки, заново учила ходить. Наверное, нужно навестить ее, но я не могу решиться — все жду какого-то знака свыше.

Чтобы окончательно не раскиснуть, всю неделю шпионю за Ксю, но та не оставляет зацепок. За это время я узнала, что она никогда не опаздывает и покидает кофейню последней. В перерывах кормит кошек и голубей у служебного входа, курит, мечтательно глядя в небеса, любезничает с посетителями и помогает старушкам донести сумки до транспорта, но не распространяется о себе. Напрягаю слух в надежде услышать ее телефонные разговоры, но она извиняется и прячется в дальнем углу подсобки, а официантки кудахчут наперебой, делая мою миссию невыполнимой.