Стася обожала готовить. Даже тогда, в самый последний день, она умоляла меня остаться дома и посвятить вечер новому рецепту, найденному на просторах интернета. Но я на тот момент была уже изрядно пьяна…

Горло сжимается от удушья, боль бьет под дых, радуга разноцветных мушек взвивается перед глазами. Щелчок — и тишина. Смерть.

Покачнувшись, я хватаюсь за каменную столешницу.

Звуки возвращаются, зрение проясняется, но мир вокруг кажется сотканным из бликов, эха, теней и полутонов.

Я знаю, эти приступы — всего лишь последствия черепно-мозговой травмы. Стоит только возобновить прием таблеток, и я перестану «слышать» эту чертову тишину.

Выключаю газ под недоваренными овощами, забираю трость, обуваюсь в полумраке прихожей и выбираюсь на улицу.

Изнуряющий зной мгновенно прибивает к земле, обжигает тонкую поврежденную кожу, пылью забивается в глаза.

Прогулки в это время суток — плохая идея, но я решительно притворяю за собой калитку и верчу головой, ориентируясь на местности.

Мой давешний дружок Сорока гостит у бабушки, что живет где-то недалеко от реки, на нижнем порядке. Он сейчас нужен мне.

Проклиная никчемные переломанные ноги, изнывая от жары, назойливых мошек и пота, ручьями стекающего по спине, я ковыляю по извилистой тропинке вниз, туда, где почти у околицы под огромными раскидистыми ветлами притаились серые крыши.

Дурное волнение разгоняет адреналин по венам.

«Привет! Помнишь меня? Знаешь, тут такая скука. Не хочешь погулять?» — репетирую вслух тупейшую речь и готова убить себя.

Глупо. Как убого и глупо. Совершеннейший детский сад.

Я совсем разучилась общаться, и парень от души надо мной поржет.

Встаю как вкопанная с намерением вернуться, но вспоминаю, что мне некуда идти — даже дом Ирины Петровны пуст.

Глубоко вздыхаю и шагаю вперед.

С реки тянет стоячей водой и благословенной прохладой, тропинка становится уже, разросшиеся репейники нагло лезут в лицо, из-под резиновых подошв разлетаются испуганные птички.

Справа и слева надо мной нависают заброшенные, местами разрушенные дома, наблюдают, угрюмо пялятся в спину пустыми глазницами разбитых окон…

Через несколько дворов нижний порядок заканчивается, в кустах за ним монотонно бурлит река.

Что за черт? Тут никто не живет уже много лет, к черным просмоленным столбам с шапками вороньих гнезд даже не подведены провода.

Недоумение и страх превращаются в панику, подгоняя меня обратно к жилым домам. Я стремлюсь поскорее убраться из этого жуткого места, схожу с тропинки, спотыкаюсь и спешу к освещенному солнцем полю. Легкие горят огнем, нервы гудят от напряжения, кружится голова.

— Не меня ищешь? — насмешливый голос Сороки раздается прямо над ухом, и я подпрыгиваю. Он стоит передо мной — футболка ослепляет белизной, осветленную челку треплет ветер, синие глаза вглядываются в мое лицо.

Ноги подкашиваются от облегчения, но верная трость не дает упасть.

— Тебя! — хриплю я, и он широко улыбается.

— Я так и знал. Скучно, да? Давай прошвырнемся по окрестностям?

8

Слегка сутулясь, Сорока вразвалочку идет по широкому полю — руки в карманах голубых джинсов, кривая ухмылка блуждает по лицу. Мне тяжело поспевать за ним, но я терплю и не прошу помощи. А он и не предлагает.

Паша никогда бы не проявил неучтивости по отношению к девушке, но Сороке я благодарна — значит, он не видит во мне немощную уродину. Он не жалеет меня.

И улыбка, давно ставшая невозможной, снова трогает губы.

На миг мне кажется, что вернулись старые времена — те далекие дни, когда я была способна ходить, расправив плечи.

Горячий ветер мечется по бескрайним просторам, закладывает уши и путается в волосах.

Крайние домики деревни остались далеко позади, а мой новый знакомый все идет и идет куда-то…

— Есть одно клевое место! — поясняет Сорока, в очередной раз уловив мою тревогу, внезапно останавливается и кивает на коробки кирпичных строений, виднеющиеся за березовой рощей.

Он уверенно шагает к ним, а я мешкаю. Страх шевелится под ложечкой и проступает липким потом на коже.

Когда-то здесь было сельхозпредприятие — белеют стены заброшенных гаражей, скрипят ржавыми петлями двери, на крыше здания правления шелестят листвой молодые деревца, шумит высокая трава.

Сорока замирает посреди запустения и задумчиво всматривается в черноту глубокого колодца, зияющего в центре забетонированного двора.

Буквально выключившись из реальности.

…и прикидывая, уместится ли там тело…

Несмотря на заманчивую перспективу возможного скорого избавления от всех проблем, внутренности скручиваются в узел от звериного ужаса.

— И что теперь? — я хриплю. — Ты меня изнасилуешь здесь? Или сразу убьешь?

— Что? — Он поднимает голову. — С чего ты взяла?

— Потому что ты вчера соврал! Нижний порядок давно заброшен, ты не живешь там! — Облегчение вырывается криком, почти истерикой, но все, что я вижу — синие бездонные растерянные глаза.

В них мелькает смятение и смертельная усталость, а меня пронзает иголка сочувствия.

— Я не врал… — тихо отзывается Сорока, отворачивается и скрывается за остовом кирпичной стены.

У меня трясутся руки.

С ним что-то не так…

Но на маньяка парень не похож. Подумаешь — сказал неправду. Так даже лучше. Ведь я тоже о многом умалчиваю.

Отгоняю приступ паранойи и, постукивая тростью по растрескавшемуся бетону, бегу следом.

Прямо за зданиями начинается кладбище пожираемых коррозией плугов, сеялок и сельхозтехники, а за ним высится рукотворный холм, из которого торчит старая водонапорная башня.

Сорока уже сидит на склоне, машет мне рукой и солнечно улыбается.

Как только я, тяжело дыша, опускаюсь рядом, он спрашивает сквозь смех:

— Так ты во всем ищешь подвох? Даже меня записала в маньяки? К слову, у меня девушка есть…

Его искреннее веселье выбешивает, и я огрызаюсь:

— Мои мысли как раз логичны. Потому что ты чертовски странный тип!

— Ты тоже, — парирует он, — чертовски странная чувиха. Нужно было взять с собой нож. Для самообороны. Потому что ход твоих мыслей пугает меня!

Не сдержавшись, я прыскаю от вида его глуповатой загадочной мины и патетически вопрошаю:

— Объясни, зачем нужно было переться именно сюда?!

Сорока тут же становится серьезным и поднимает руку:

— Сюда нужно было переться только ради вот этого.

Проследив за его жестом, я застываю с открытым ртом, забыв о необходимости дышать.

Огромное величественное солнце колышется в раскаленной атмосфере, медленно уползает за край земли, заливая небосвод алой холодной кровью. Тишина накрывает мир, замерший в ожидании чуда — ветер стихает в зеленых кронах, кузнечики перестают стрекотать.

Я чувствую неумолимый ход времени и его статичность, окончание дня и начало ночи, безграничность вселенной и необъятные вселенные внутри меня, ноющую скорбь утрат и пульсирующее счастье новых рождений. Украдкой смотрю на темный профиль парня, сидящего рядом, и сердце трепещет, как птица.

Я живу.

Это благодаря ему на короткий волшебный миг я снова живу.

9

— Завораживает. Обожаю это место… — тихо сообщает Сорока, очнувшись от развернувшегося вокруг волшебства. — В детстве я часто сбегал от бабки, чтобы смотреть отсюда на закат. Кстати, знаешь высотку на улице Горького? С ее крыши открывается потрясный вид. Весь город как на ладони. Я часто на ней бываю.

Я подскакиваю:

— Чтоб меня! Врешь!

— Почему? — удивляется он.

— Потому что мы тоже постоянно тусовались там!

Я готова расцеловать Сороку, и мне отчего-то кажется, что мы знакомы сто лет.

Но он только пожимает плечами:

— Я никогда не видел тебя раньше.

— А я не видела тебя… — Поникнув, молча наблюдаю за последними бордовыми сполохами у горизонта и наползающей из-за деревьев темнотой.